Баллада о толчёном стекле
Солдат пришел к себе домой —
Считает барыши:
«Ну, будем сыты мы с тобой —
И мы, и малыши.
Семь тысяч. Целый капитал
Мне здорово везло:
Сегодня в соль я подмешал
Толченое стекло».
Жена вскричала: «Боже мой!
Убийца ты и зверь!
Ведь это хуже, чем разбой,
Они умрут теперь».
Солдат в ответ: «Мы все умрем,
Я зла им не хочу —
Сходи-ка в церковь вечерком,
Поставь за них свечу».
Поел и в чайную пошел,
Что прежде звали «Рай»,
О коммунизме речь повел
И пил советский чай.
Вернувшись, лег и крепко спал,
И спало все кругом,
Но в полночь ворон закричал
Так глухо под окном.
Жена вздохнула: «Горе нам!
Ах, горе, ах, беда!
Не каркал ворон по ночам
Напрасно никогда».
Но вот пропел второй петух,
Солдат поднялся зол,
Был с покупателями сух
И в «Рай» он не пошел.
А в полночь сделалось черно
Солдатское жилье,
Стучало крыльями в окно,
Слетаясь, воронье.
По крыше скачут и кричат,
Проснулась детвора,
Жена вздыхала, лишь солдат
Спал крепко до утра.
И снова встал он раньше всех,
И снова был он зол.
Жена, замаливая грех,
Стучала лбом о пол.
«Ты б на денек,- сказал он ей,-
Поехала в село.
Мне надоело — сто чертей!-
Проклятое стекло».
Один оставшись, граммофон
Завел и в кресло сел.
Вдруг слышит похоронный звон,
Затрясся, побелел.
Семь кляч дощатых семь гробов
Везут по мостовой,
Поет хор бабьих голосов
Слезливо: «Упокой».
— Кого хоронишь, Константин?
— Да Машу вот, сестру —
В четверг вернулась с именин
И померла к утру.
У Николая умер тесть,
Клим помер и Фома,
А что такое за болесть —
Не приложу ума.
Ущербная взошла луна,
Солдат ложится спать,
Как гроб тверда и холодна
Двуспальная кровать!
И вдруг — иль это только сон?-
Идет вороний поп,
За ним огромных семь ворон
Несут стеклянный гроб.
Вошли и встали по стенам,
Сгустилась сразу мгла,
«Брысь, нечисть! В жизни не продам
Толченого стекла».
Но поздно, замер стон у губ,
Семь раз прокаркал поп.
И семь ворон подняли труп
И положили в гроб.
И отнесли его туда,
Где семь кривых осин
Питает мертвая вода
Чернеющих трясин.
О стихотворении
Вот что рассказывает сама Одоевцева о том, как приняли её произведение, написанное в 1919 году.
«И тут вдруг происходит самое невероятное событие во всей моей молодой жизни. Георгий Иванов провозглашает мою балладу «литературным событием», «новым словом в поэзии» — он, всегда такой насмешливый и холодный, клокочет, как самовар:
— Современная баллада — как раз то, что сейчас нужно! Я ей предсказываю огромное будущее на десятилетия! Это замечательно.
Гумилев кивает, не споря, сразу переменив свое мнение:
— Ты прав, Жоржик… это замечательно!
Я слушаю, не совсем понимая. Неужели это обо мне?…
А через три дня на своей публичной лекции в зале под Думской каланчой Чуковский в присутствии громадной толпы слушателей кланяется мне, «сгибаясь пополам», и произносит громогласно:
— Одоевцева! Я в восторге от вашей чудесной баллады!
И все видят, все слышат.
С этого вечера я, по моему хотению, по щучьему велению, из никому неведомой студистки превратилась не только в «известного молодого поэта» , а в надежду русской поэзии», и моя «Баллада о толченом стекле» в десятках рукописных экземпляров стала ходить по Петербургу.
Этим я обязана Георгию Иванову. Без него, по всей вероятности, моя баллада никогда не увидела бы света и так бы и осталась в «Братской могиле неудачников» на дне ящика письменного стола Гумилева. Как ни странно, я не была Георгию Иванову особенно благодарна и посвятила «Балладу о толченом стекле» не ему, а Чуковскому».
Ирина Одоевцева на могиле мужа на парижском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа
Впечатление
Стихи я обычно читаю вслух (а как же ещё?). Пока я читал это стихотворение, мой голос срывался несколько раз. Я всё это и видел, как немую хронику времён Гражданской войны, и одновременно переживал. Переживал и как солдат, и как его жена, и рак родственники, хоронившие близких, и как те, кто умирал мучительной смертью. Очень живое стихотворение. Тяжёлое. Я не помню его наизусть, но оно живёт во мне как ряд даже не образов, переживаний…
Дети на гражданской войне, 1922
Баллады — одна из моих любимых форм поэзии. «Баллада о толчёном стекле» теперь стоит у меня в одном ряду с «Вересковым мёдом» Стивенсона, «Балладой о гвоздях» Николая Тихонова, «Балладой о прокуренном вагоне» Александра Кочеткова…
Жаль, что, имея хорошую память, я практически не запоминаю стихов… Это стихотворение заслуживает того, чтобы знать его наизусть!
Ирина Одоевцева. Возвращение
Можно много говорить о «перестройке» и «гласности» — и хорошего, и плохого. Но несомненным является тот факт, что в «литературный оборот» вновь было введено огромное количество забытых или даже вовсе неизвестных имён. И Ирина Одоевцева — одно из этих имён. Девяностолетняя поэтесса после почти 60 лет эмиграции решила вернуться домой, на Родину. Она довольно часто появлялась на экранах, делилась воспоминаниями.
https://youtube.com/watch?v=YWcUxLbSg3E
Ирина Одоевцева в передаче «До и после полуночи», 1988
Я тогда обратил внимание на её язык — несколько отличающийся от того, на котором разговаривали мы — и произношением, и интонациями, и как-то иначе используемыми словами. Мне потом не раз приходилось слышать этот язык, первой волны эмиграции их детей
Так мне посчастливилось присутствовать на одном из последних выступлений протоиерея Иоанна Мейендорфа, одного из крупнейших православных богословов прошлого века. Не раз я слушал рассказы Александра Мстиславовича Толстого (из «тех» Толстых, советника по вопросам культуры посольства Франции в РБ) и удивительного человека, французского математика Алексея Брониславовича Сосинского. Александр Брониславович — сын человека, который стал прототипом поручика Брусницкого в фильме «Служили два товарища», которого так убедительно сыграл Владимир Высоцкий.
Ирина Одоевцева. На берегах Невы, На берегах Сены
Но всё это было позже. А тогда, в 1988 году я после этого коротенького интервью Молчанова я приобрёл двухтомник её воспоминаний «На берегах Невы» и «На берегах Сены». Прочёл их с удовольствием. А в конце томика «Берегов Невы» оказалось стихотворение, которое ножом резануло мне по душе. Вот оно.
